Неточные совпадения
Еще хорошо, что Катя так равнодушно перенесла, что я погубил ее состояние, оно и при моей-то жизни было больше ее, чем мое: у ее матери был капитал, у меня мало; конечно, я из каждого рубля сделал было двадцать, значит, оно, с другой стороны, было больше от моего труда, чем по наследству; и много же я трудился! и уменье какое нужно было, — старик долго рассуждал в этом самохвальном тоне, — потом и
кровью, а главное, умом было нажито, — заключил он и повторил в заключение предисловие, что такой удар тяжело перенести и что если б еще да Катя этим убивалась, то он бы, кажется, с ума сошел, но что Катя
не только сама
не жалеет, а еще и его, старика, поддерживает.
— Да ведь проклял он родное детище, Марьюшка, — стонала Устинья Марковна, заливаясь слезами. — Свою
кровь не пожалел…
Хожалый был отомщен. Барсук был облит
кровью, а сам Арапов заставлял
жалеть, что в течение этих трех или четырех часов его жизни
не мог наблюдать хоть Розанов для своей психиатрической диссертации или великий драматический талант для типического создания героя современной комедии.
После отца у него осталась довольно большая библиотека, — мать тоже
не жалела и давала ему денег на книги, так что чтение сделалось единственным его занятием и развлечением; но сердце и молодая
кровь не могут же оставаться вечно в покое: за старухой матерью ходила молодая горничная Аннушка, красавица из себя.
— Идут в мире дети наши к радости, — пошли они ради всех и Христовой правды ради — против всего, чем заполонили, связали, задавили нас злые наши, фальшивые, жадные наши! Сердечные мои — ведь это за весь народ поднялась молодая
кровь наша, за весь мир, за все люди рабочие пошли они!..
Не отходите же от них,
не отрекайтесь,
не оставляйте детей своих на одиноком пути.
Пожалейте себя… поверьте сыновним сердцам — они правду родили, ради ее погибают. Поверьте им!
Степан никогда
не имел уважения к начальству, но теперь он вполне убедился, что всё начальство, все господа, все, кроме царя, который один
жалел народ и был справедлив, все были разбойники, сосущие
кровь из народа.
Подхалюзин. Что об вас-то толковать! Вы, Самсон Силыч, отжили свой век, слава Богу, пожили; а Алимпияда-то Самсоновна, известное дело, барышня, каких в свете нет. Я вам, Самсон Силыч, по совести говорю, то есть как это все по моим чувствам: если я теперича стараюсь для вас и все мои усердия, можно сказать,
не жалея пота-крови, прилагаю — так это все больше по тому самому, что жаль мне вашего семейства.
А понабравши деньжонок, да поклониться Самсону Силычу: дескать, я, Самсон Силыч, в таких летах, что должен подумать о продолжении потомства, и я, мол, Самсон Силыч, для вашего спокойствия пота-крови
не жалел.
Отец поглядел пристально на нее, потом на Адуева и покачал головой. Александр молча смотрел ей вслед. Он будто и
жалел и досадовал на себя, что незаметно довел ее до этого положения;
кровь бросилась ему
не к сердцу, а в голову.
Это был намек на тот поцелуй, свидетелем которого невольно сделался Пепко. Он по своей испорченности самые чистые движения женской души объяснял какой-нибудь гнусностью, и я
жалел только об одном, что был настолько слаб, что
не имел силы проломить Пепкину башку. Я мог только краснеть остатками
крови и молча скрежетал зубами.
Брагин как-то странно относился ко всему происходившему, точно он радовался, что наконец избавится от всех этих вещей с красными печатями, точно они были запятнаны чьей-то
кровью. Он
жалел только об одном, что все эти передряги мешали ему расправиться настоящим образом с убежавшими невестками, которые и слышать ничего
не хотели о возвращении в описанный брагинский дом. Особенно хотелось расправиться старику с Аришей.
Когда я говорю: невеста с достоинствами, то
не воображайте, что я говорю, применяясь к теперешним понятиям, то есть, что девица воспитана отлично, образована превосходно, обучена всем языкам, пляскам, музыкам разным и проч. — нет, мы понимали дела в настоящем смысле и вещи называли как должно; воспитана — означало у нас: вскормлена, вспоена,
не жалея кошту, и оттого девка полная, крупная, ядреная,
кровь как
не брызнет из щек; образована — объясняло, что она имела во что нарядиться и дать себе образ или вид замечательный, в прочих же достоинствах разумелось недвижимое и движимое имущество, пуды серебра (тогда серебро
не считалось на деньги, а на вес), сундуки с платьями, да платьями все глазетовыми, парчевыми, все это
не теряющее никогда цены…
Бригадир. Я бы хотел так быть на этот раз, матушка; я вижу, что вы теперь шутить изволите; рассказы его — пустошь. Он хотя и мой сын, однако таить нечего; где он был? в каких походах? на какой акции? А ежели ты охотница слушать и впрямь что-нибудь приятное, то прикажи мне, я тебе в один миг расскажу, как мы турков наповал положили, я
не жалел басурманской
крови. И сколь тогда ни шумно было, однако все
не так опасно, как теперь.
Язва Голована
не касалась. Во все время, пока она свирепствовала в слободах, ни сам он, ни его «ермоловская» корова с бычком ничем
не заболели; но этого мало: самое важное было то, что он обманул и извел, или, держась местного говора, «изништожил» саму язву, и сделал то,
не пожалев теплой
крови своей за народушко.
Благодарю! твои слова напитка лучше!..
Когда о мне
жалеет женщина,
Я чувствую двойное облегченье!
Послушай: что я сделал этим людям,
Которые меня убить хотели?
Что
не разбойники они, то это верно.
Они с меня
не сняли ничего
И бросили в
крови вблизи дороги… //…О, это всё коварство!.. я предвижу,
Что это лишь начало… а конец!..
Конец… (вздрагивает) что вздрогнул я? — что б ни было,
Я уступлю скорей судьбе, чем людям…
Оставь меня покуда!
Спиридоньевна. Ну, а вот, поди, тоже бурмистр али дворовые другое говорят: барина очень
жалеют. На Ананья-то тем разом рассердившись, вышел словно мертвец, прислонился к косяку, позвал человека: «Дайте, говорит, мне поскорей таз», — и почесть что полнехонек его отхаркнул
кровью. «Вот, говорит, это жизнь моя выходит по милости Ананья Яковлича.
Не долго вам мне послужить… Скоро будут у вас другие господа…» Так и
жалеют его оченно!
О боже!
Итак, ты хочешь, чтоб я был убийца!
Но я горжусь такою жертвой…
кровь ее —
Моя! она другого
не обрызжет.
Безумец! как искать в том сожаленья,
О ком сам бог уж
не жалеет!
Час бил! час бил! — последний способ
Удастся, — или
кровь! — нет, я судьбе
Не уступлю… хотя бы демон удивился
Тому, чего я
не могу
не сделать.
Приказчик. Да что, Иван Михалыч, с этим народцем служить никак невозможно-с. Нынче опять ночью две веревки украли. Шиненые колеса было утащили, спасибо, углядел. Сколько раз приказывал запирать —
не слушают. А ведь за все я ответить должен. Я, кажется, старался, своей, кажись,
крови не жалел. Уж сделайте такую милость — меня увольте.
На этот раз жаба уже
не жалела ни лапок, ни брюха:
кровь покрывала ее, но она храбро лезла все вверх — и вдруг, среди звонкого и нежного рокота соловья, роза услышала знакомое хрипение...
Это признание —
не новость: вот уже двадцать лет, как он без устали, без отдыха трудится для этой единственной цели; для нее он
не пожалел ни слез, ни
крови своих подданных.
— По живой моей
крови, среди всего живого шли и топтали, как по мертвому. Может быть, действительно я мертв? Я — тень? Но ведь я живу, — Тугай вопросительно посмотрел на Александра I, — я все ощущаю, чувствую. Ясно чувствую боль, но больше всего ярость, — Тугаю показалось, что голый мелькнул в темном зале, холод ненависти прошел у Тугая по суставам, — я
жалею, что я
не застрелил.
Жалею. — Ярость начала накипать в нем, и язык пересох.
— Ну, в землю-то он тебя
не закопает, — усмехнулся Семен Петрович. — Побить побьет — без этого нельзя, а после все-таки смилуется, потому что ведь одна у него дочь-то.
Пожалеет тоже! Своя
кровь, свое рожденье! Да и тебя, как видно, он возлюбил…
Но цесаревна взяла с них слово
не проливать
крови. Гренадеры пронесли ее на руках в Зимний дворец, погруженный в глубокий сон. Елизавета Петровна сама увезла к себе Ивана и все
жалела и ласкала малютку. Остальная Брауншвейгская фамилия была отправлена в Петропавловскую крепость, куда доставили также Остермана, Головкина, даже опального Миниха и других, всего до 20 особ.
— Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему
кровь, вылечил. Он калекой будет ходить десять лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты
жалел, что у тебя лишний работник пропал — как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого
не нужно. Да и потом, что́ за воображение, что медицина кого-нибудь и когда-нибудь вылечивала! Убивать — так! — сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.
— Я тебе мерзок а может быть, сам ты и еще меня хуже. Твое ли дело, злая душа, надо мной насмехаться?
Жалею, что я
не повстречал тебя раньше, и
не здесь, где ты на свободе, а я крепко прикован цепями: иначе я посмотрел бы, что красней — твоя
кровь или твоя пурпурная тога? А теперь будь ты проклят!